С Афанасием Павловичем мы приятели давнишние. Больше того, нашу с ним дружбу следует измерять не годами, а бессонными ночами под проливными дождями у чадных костров, бесчисленными дуплетами, долгими походами по охотничьим тропам.
На утиной охоте
Но, пожалуй, не следует вспоминать старое. Охотник живет не прошлым, а будущим, он всегда в мечтах о предстоящих удачах. И в этом году мы с Афанасием Павловичем заранее договорились, что открытие весеннего сезона встретим на Долгом озере.
В назначенный день и час я на машине прикатил к Колчину в Чистюньку, где он работал бухгалтером сельпо.
Афанасий Павлович, словно сорвавшийся с привязи конь, уже бегал по двору, ждал, волновался, уже в охотничьих сапогах, уже обвешанный ягдташами, уже с охотничьим ножом за поясом и в клеенчатой, цвета лазури, кепке.
Вскоре мы с ним орудовали ножами, вилками. Обычно Варвара Васильевна, супруга Афанасия, встречала меня очень радушно, а тут, гляжу, улыбнется через силу и отворачиваете улыбнется и отойдет в сторонку. На стол не ставит, а все мечет.
- Может, не поедешь сегодня, Афоня, а? - когда мы основательно подкрепились, спросила Варвара Васильевна.
- Поеду, рыбонька, уж извини, поеду, - вздохнул Колчин.
Гляжу, на скулах у Варвары Васильевны желваки так и ходят, и в глазах словно фонари зажглись.
Вот, думаю, приехал не вовремя. И как ни стараюсь, не пойму, что происходит.
Афанасий Павлович смотрит на меня, подает жене знаки, что, дескать, неудобно при постороннем личные счеты сводить, а сам торопливо запихивает в рюкзак охотничьи принадлежности.
Потом они вышли в соседнюю комнату, прикрыли дверь и, видать по всему, снова поговорили по душам. Но вернулись оттуда, как будто опять каждый со своим мнением.
Собственно, Афанасий Павлович, насколько я его знал, всегда отличался упрямством, - что решит, с места не сдвинешь. А с виду человек благодушный: и подбородок у него без ямки, и вперед не выдается, даже скошен чуток. И волос на голове нежесткий, наоборот, облысел человек до неприличия, а вот характер, поди ж ты, словно гранит.
Прошло еще немного времени, а я опять-таки сообразить не могу: теперь Варвару Васильевну вдруг словно подменили. Теперь она принялась вокруг мужа карусели разводить: и ружье ему в чехол затолкала, патронташ приволокла и сунула в рюкзак, и проверила, не забыл ли он чего еще.
- Счастье твое, Афонюшка, что я отходчива,- улыбнулась она, провожая нас к машине.
Тут бы нам с Афанасием призадуматься, так где там! Он на часы поглядывает, я на газок давлю. Озерцо, где по слухам нынче утки невпроворот, от Чистюйки за полтораста километров находится. Важно успеть добраться до него заблаговременно - места выбрать, скрадки до того, как утка поднимется, поделать. Словом, соориентироваться.
Конечно, как только миновали Чистюньку, я спросил Афанасия про домашнее.
- Э, ерундовина, - весело махнул он рукой, - из-за тещи все. Именинница она завтра. Ну, по глупости, обещал жене, что явлюсь поздравить. Еще и букет прихвачу. Да разве можно охоту на тещу променять, - пожал плечами Афанасий и сел поудобнее.
Я еще нажал на газок и мы, не обращая внимания на колдобины, покатили дальше. Навстречу же нам природа в натуральную величину, да к тому же весенняя: где лужей встретит, где ветровое стекло грязью обдаст, где побуксовать заставит, а в общем хорошо!
Небо голубое, два коршуна так и ходят в нем на спиралях друг за другом - дерутся. Березовые колки, еще не заполненные листвой, просвечивают. Овраги от воды разбухли, как тесто. Трава всюду так и брызжет. На сердце легкость и скрытое волнение. Первая охота в сезоне - не шутка! Гляжу, у Афанасия Павловича в глазах настоящий перелет, они то голубизной нальются, то будто в них горячих угольков сыпанут. Горят глаза, если у горизонта промелькнет в воздухе темная точка.
Но по-настоящему Афанасий начал волноваться, когда впереди закачался прибрежный камыш. Заерзал он на сиденье, что карась на сковороде. Вот уже ружье из чехла вынимает, патронташ из вещевого мешка достает и напяливает на себя.
А уток на озере действительно много. Так и снуют они по воде, так и снуют. У Афанасия даже на бровях пот выступил. Только я затормозил машину, он пулей вынесся из нее, соскочил на землю, пригнулся насколько живот позволил, и к камышам. Сам же ломает на ходу двустволку, тянет, не глядя, из патронташа патроны и лицо у него, как блин, так и лоснится от радости.
- Наколошматим сегодня, - охрипшим от волнения голосом кричит он мне, и вдруг его будто кипятком обдают: лицо вытягивается, как у солдата по команде смирно, глаза на лоб лезут, и коленки, ровно у грузчика под тюком, начинают мелко дрожать.
- Двенадцатый, двенадцатый подсунула! - стонет он и, как подбитая кряква, садится на мокрую траву.
- Неужели?
Это все, что я нахожу возможным сказать, и молча разглядываю патроны, которые годятся только для моей ижевки и никак не подходят для тулки Афанасия Павловича.
- Не тот патронташ подсунула, - хватается за голову Колчин и раскачивается словно у него болят все зубы сразу.
А утка не ждет. Вот первая стая в полсотню, не меньше, прошлась над озерком, следом еще одна и началось! Я было кинулся в камыш со своей ижевкой, но Афанасий схватил меня за телогрейку, в глазах у него пламя.
-Дай мне первому, - зашептал он с надрывом, - я же тебя на это озеро привез и потом ты все равно, смажешь.
- Кто! Я смажу?
- Ты!
И пошло. Даже вспоминать не хочется о дальнейшем. Отнимает у меня приятель ружье и баста. Отскочил я в сторону, наставил на него ижевку и кричу:
- Пальну, из обоих стволов сразу пальну! Лучше отстань!
А он распахнул тужурку и волит: На, стреляй, эгоист чертов, все будет легче, чем теперь!
И ни на шаг от меня. Только вскину ружье, чтобы пальнуть по уткам, он орет:
- Под перо целься, под перо, выноси больше, смажешь! -? и руками словно ветряная мельница машет. Какая уж тут утка подлетит на выстрел.
Потом, гляжу, мой Афанасий побрел по камышу, только чавк стоит. Куда, - спрашиваю? - С той стороны болота, - отвечает, - лесник живет, у него двенадцатый калибр. И сворачивает в разминовку между озером и болотом. Я быстренько скрадок себе сооружаю и готовлюсь к настоящему перелету, но вдруг слышу отчаянный крик:
- Тону, помоги!
Сами понимаете! Давно я не бегал так, как в этот раз. На одной кочке спотыкнулся и не хуже подранка проехался носом по грязи. Ружье в тину уронил, шарю, не найду, да и не имею права задерживаться. Сбросил я ватник, чтобы знать, где ружье искать после, и дальше. Бегу, а мысли одна страшней другой. Все же успел вовремя. До самых плеч его уже засосало. Ну, пока вытащил его, пока мы с ним обмылись, наступила темнота и перелет кончился. Пошли мое ружье искать. Нашли моментально, осмотрели: один боек потерям. До охоты ли после этого! Забрались в машину и тронулись в обратный путь. Вдобавок ко всему в одном из логов сели на дифер. Пришлось поддомкрачивать машину и настилать гать через весь лог. Только с рассветом тронулись дальше. Едем, а природа подстатъ настроению. Ржавый и какой-то общипанный коршун увязался за нами и летит сбоку, скрипит крыльями. Поля тоже в пятнах. Овраги полны неприветливой талой воды. На деревьях листва такая тощая, что глядеть не хочется. И, главное, начало сезона пропало.
Когда мы оказались на торной дороге, гляжу, мой Афанасий Павлович с чего-то повеселел: плечами водит, руки потирает, потом оборачивается ко мне, хлопает по спине, подмигивает и весело со значением говорит:
- Не унывай, Андрюша, не горюй. Приезжай в следующее воскресенье двинем на Соленые. Уж там мы непременно наколошматим, гарантирую.
Скажу по секрету: ни разу за все десять лет не колошматили мы с Афанасием Павловичем по-настоящему. Всегда вот так возвращались с охоты.
Но кто знает. Может, и в самом деле на Соленых повезет. Попробуем, пожалуй!
